ГАЛИНА АДАМОВИЧ: «РЕЖИССЁР ДОЛЖЕН УМЕТЬ РАССКАЗЫВАТЬ ИСТОРИЮ»

Что остаётся за кадром современного белорусского кино? Как турецкие аисты оживили документальный фильм о нашей стране и почему на съёмках фильма «Два Андрея» создателю пришлось плакать самыми разными слезами? Об этом и многом другом «Поколению» рассказала режиссёр-документалист Галина Адамович.

– Галина Валентиновна, как вы считаете, в режиссуру должны приходить исключительно люди с опытом?

– Я считаю, что нет никаких правил. Это могут быть и люди с опытом, и молодые. Нет никаких законов.

– А ваш путь был долгим?

– Для меня долгим. Хотя это как посмотреть… Я всегда хотела поступать в театральный институт, хотела связать жизнь с творчеством. Школу я закончила рано. Конечно, в 16 лет думать про режиссуру не приходилось: в творческий ВУЗ был жёсткий отбор, туда нужно было поступать с каким-то жизненным опытом. Я поступала на актёрский. Не поступила. В том же году был набор в нашей политехнической академии. Если ты успешно сдавал экзамены, то мог оказаться во ВГИКе на специальности «Экономика кино». И почему-то я думала, что если окажусь в Москве, то так или иначе смогу перевестись на режиссёрский факультет, но это была совершеннейшая глупость. Были экзамены. Я сдала физику и математику, а за сочинение всем автоматически поставили тройки. После этого речь о Москве не шла. Так я оказалась в политехническом на специальности «Строитель гидростанций». Все вокруг поступали, поэтому мне было тяжело сразу решиться забрать документы. Осталась учиться. С одной стороны, физика, математика, начертательная геометрия, которую я не любила и не хотела учить, но с другой – замечательные практики на гидростанциях, друзья, которые остались навсегда. У нас было 25 мальчиков на 5 девочек. Всё было достаточно весело, пока я не поняла, что это уже профессия. Притом навсегда. На всю жизнь все эти мензурки, перепады воды…

К концу третьего курса меня по-настоящему, даже не в переносном смысле, тошнило от слов с приставкой «гидро-».

|
Знаете, я вспомнила одну замечательную фразу, которая была в учебнике русской литературы в девятом классе: «Добролюбов умер от гражданской скорби». И я поняла, что могу просто умереть, потому что учусь на гидротехника.
|

Документы забрала… А в том году в нашей Академии искусств был первый набор на режиссуру, туда я и поступила.

– А в детстве вы любили кино?

– Я любила всё, что связано с творчеством. Отец занимался фотографией, преподавал в пединституте баян и аккордеон, поэтому с детства в моей жизни была музыка, бесконечные фотосъемки. Потом я окончила музыкальную школу по классу гитары. Это тоже была важная часть жизни. В 80-90-е годы была популярна бардовская песня, и девочка с гитарой – это было хорошо. Интересный круг общения, люди намного старше, и не только в Минске, но и московские, питерские. Мне хотелось петь, я пела много и везде, но потом эта потребность пропала. Теперь я пою только когда либо очень плохо, либо очень хорошо. Я долго думала над тем, чем буду заниматься. Это был достаточно мучительный процесс.

Не могу сказать, что сразу было легко и радостно в Академии искусств. Как у алкоголика: если он три года пил, то потребуется как минимум три года, чтобы прийти в себя. Это любой нарколог вам скажет. Мне кажется, если три года себя предавал, занимался чем-то другим, то должно пройти минимум столько же времени, чтобы ты смог влиться в свою колею. Какие-то вещи у меня не получались достаточно долго, но теоретически я понимала, что могу этим заниматься.

– Сегодня есть момент в кино, который не получается?

– Конечно, есть. Он всегда есть… Нет никаких правил, каждое кино – это «поездка в неизвестность».

– Значит, есть фильмы, которыми вы недовольны?

– Конечно. Вы хотите, чтобы я их назвала? Никогда этого не будет. Знаете, как меня учили? Никогда не говори о себе плохо, это сделают твои коллеги.

– Если бы вы хотели снять кино, которое вызовет резонанс, каким бы оно было?

– У меня нет «списка мечт». Всё, что хочу, я делаю. Даже если бы хотела пожаловаться, не могу. Другой вопрос, как я это делаю, довольна ли я? Но делаю это, абсолютно точно, в меру своих возможностей.

– Знаю, что вы занимались парашютным спортом. Любите рисковать?

– С годами всё меньше. Это же нормально, когда революцию совершают молодые. Сегодня моё желание рисковать сильно зависит от ситуации, от того, в каком я состоянии. А парашютным спортом занималась в политехническом институте, когда уже не хотела ничего. Это был такой мягкий вариант как бы самоубийства. Просто, видите, есть люди, которые могут всю жизнь делать какую-то ерунду, на работе шапки вязать, думать о даче, но я, наверное, не принадлежу к таким. Мне от этого физически плохо, я не могу заниматься делом, которое мне непонятно, которое не люблю. Может, это мой минус.

– Почему минус?

– Потому что есть масса женщин, которые вяжут шапки, со среды начинают думать, как в субботу уедут на дачу, или, например, продают сухофрукты на рынке и нормально чувствуют себя всю жизнь. Понятно, что любая профессия имеет свои плюсы и минусы, но всё равно…



– А ещё говорят, что любая профессия накладывает отпечаток. Какой он в профессии режиссёра?

– Режиссура не самая лучшая профессия в смысле характера, потому что человек привыкает, что у него в подчинении всегда есть люди и он в конце концов всё решает. Есть примеры режиссёров уже поживших, и что происходит с ними в старости, лучше не видеть. Профессия эгоцентричная, не особенно спасительная для души.

– А никогда не хотелось снять последнее кино?

– А чем потом заниматься? Надо думать, как тогда зарабатывать на жизнь, чтобы не было никакого насилия над собой и чтобы это приносило удовольствие... Всё может быть. На самом деле, ситуация сегодня не хороша для документального кино.

– Документальное кино – это ваш любимый жанр?

– Это моя профессия, специализация, то, что записано у меня в дипломе – «режиссёр документального кино», это то, что я умею делать. Могу ли я снимать игровое кино? Не знаю.

– А хотелось бы?

– Не хотелось бы. И документальное снимать в нашей стране фактически невозможно. Я слишком хорошо знаю ситуацию с кино в Беларуси. А игровое... Вообще не знаю, как они его снимают. Наверное, поэтому оно такое и получается.

– Какие проблемы здесь основные?

– Разрушено кинопроизводство, сама отрасль разрушена, и кино как конечный продукт, собственно, не нужно никому. Понятно, что деньги даются, крутятся цеха, но это работает не на продукт. Работает на поддержание киностудии, зарплаты, но задачи сделать классное кино нет. В документальном проще: у тебя маленькая съёмочная группа, и ты можешь этот процесс контролировать, здесь не те денежные потоки и объёмы. Игровое кино в нашей ситуации чаще всего нужно только режиссёру, если повезёт, ещё и оператору. Но один-два человека не могут всё вытянуть, даже если умрут на съёмочной площадке.

– А документальное кино – это кино без сценария, жизнь как она есть, которую предсказать невозможно?

– Почему же? Если вы почитаете какой-нибудь мой сценарий, то поймете, что он очень близок к сделанному фильму. Хотя о многом не догадываешься, когда пишешь. Просто жизнь оказывается интереснее и богаче, чем ты можешь предположить.

Был, к примеру, сценарий про первый день в детском саду. У меня тогда ребёнок пошёл в сад, и я поняла, что это безумно интересно. Ребёнок, самый любимый, единственный, два года жил в семье в окружении бабушек, мамы, папы, и вдруг его взяли и отвели в чужое пространство, к другим людям. Для ребёнка это огромный стресс. И мне безумно захотелось сделать об этом кино.

Конечно, я понимаю, что происходит в детском саду: какое у них расписание дня, когда приходит мама и так далее, но главное всё равно зависит от конкретного ребёнка. И вот там из двадцати детей нашёлся один мальчик, который потрясающе ждал маму. «Потрясающе» в смысле эмоций: он был верный и преданный, не отвлекался ни на что. Других можно было отвлечь игрушкой, музыкой, едой, а этот ждал всё время, целый день.

Однажды на кинофестивале в Берлине мы обсуждали это, и кто-то из иностранцев сказал, что малыш – неврастеник, а другой ответил: «Нет, наоборот, из таких вырастают поэты и очень преданные люди». Конечно, ты пишешь сценарий, продумываешь разные ситуации, но представить себе, как всё получится, ты не можешь, а это и есть самое интересное – то, чем ценно кино.

|
Могу вам рассказать идею фильма за две минуты, но какие у мальчика глаза были, как он держал ручки, как у него скатывалась слеза, я не объясню никогда.
|

Вот для этого, собственно, и существует кино, ведь если можно всё сказать словами, то кино не нужно совсем.

– Вот в фильме «Два Андрея» у вас есть кадр, где девочка пытается зажечь свечу, а у неё не получается… И в ваших фильмах много таких живых моментов. Как удается их «подсмотреть»?

– Это заслуга оператора. Повезло опять же… Знаете, есть такая замечательная фраза о том, что в игровом кино режиссёр – это бог, а в документальном Бог – это режиссёр. И это правда. Вы можете быть готовы, создать ситуацию, наблюдать, но если что-то не случится сверху и вам не помогут, абсолютно ничего не будет. Вам должно быть позволено это увидеть.

– А как вы пришли к съёмкам православного кино? Это связано с воцерковлением?

– Нет, не связано. Как-то мой знакомый, Витя Копытько, композитор, с которым мы много работали, стал рассказывать про свою одноклассницу Ирину Денисову. Он предложил её в качестве героини для программы «Судьба человека», которая выходила тогда на белорусском телевидении. Программа очень любопытная, потому что всегда интересно, как складывается жизнь человека.

Ирина Денисова воцерковилась через болезнь ребёнка. У неё заболел раком младший сын, от неё ушёл муж, она стала регентом хора в Петро-Павловском соборе. Мы отсняли эту программу, но она не вышла в эфир. Причём я её снимала беременная, на позднем сроке, а приходилось много ездить. Сняли хорошо, но со мной не расплатились, и я сказала: «Раз так, то материал не отдам». Таким образом он был спасён. Если бы программа вышла, его бы просто стёрли и всё, а так очень хороший материал оказался у меня в руках. И я про него всё время помнила.

Прошло, наверное, года три. Программа сменила производителя, мне сказали: «Давай ещё раз смонтируем, у тебя же лежит материал». Я говорю: «Время всё-таки прошло, надо узнать, что происходит сейчас». И мы снова приехали к Ирине Денисовой. И опять в её жизни произошли серьёзные изменения: она постриглась коротко, стала курить, носить розовый свитер… Так получалось, что мы оказывались с камерой в каком-то переломном моменте её жизни.

Поскольку такие сложные вещи происходили с героиней, я не могла брать на себя ответственность их комментировать. Попросила поговорить с её духовником. Поехали к отцу Андрею Лемешонку, очень долго с ним общались, ходили в разговоре по кругу, но у батюшки всегда проскальзывала одна и та же мысль: «Вы видите только внешнее, через три года может быть совсем другое». Через три года она уже была в монастыре. Мне кажется, что главное достоинство фильма в том, что там есть этот процесс ухода в монастырь. Потому что обычно люди уже в монастыре, и это факт. А вот все метания попробуй ты сними. Попробуй окажись с камерой рядом с человеком, у которого сейчас происходят всевозможные перипетии: обида на мужа, попытка создать семью ещё раз.

– Очень часто православие в кино – это купола, свечки и грустные лица верующих. Как вам удается сломать этот стереотип?

– Сложно это делается. Я часто бываю на православных фестивалях и в жюри, и в качестве участника, там 99 % фильмов невозможно смотреть. Они воздействуют противоположным образом – можно тихо возненавидеть православие. Нельзя плохо делать кино! К сожалению, камеры стали очень доступны, монтаж тоже, многие занимаются этим. Я понимаю, что интересно, но результат чаще всего печальный.

– Что там не так?

– Да всё не так! Рассказывать историю надо уметь. Бывает так: чудесный батюшка – герой фильма, и абсолютно не соответствующий ему автор, не способный понять героя и вообще что бы то ни было. Батюшка не виноват, что его снимает непрофессионал, но фильм-то плохой получается про батюшку. И это ещё вопрос, захочет ли кто-нибудь другой снимать про него фильм. Каждый режиссёр должен чувствовать ответственность, ведь человек тратит время на твоё кино. Даже когда работаешь в жюри, и то жалко времени. У режиссёра инструмент – он сам, нужно всё время работать над собой. Другого инструмента у него нет, и это, может быть, самое сложное. Режиссёр должен иметь чёткую систему координат и понимать, что хорошо, а что плохо.

– Вы стремитесь сделать кино о вере проповедью?

– Сами батюшки стремятся, потому что они привыкли всё время проповедовать. И это одна из проблем, потому что у священника вся работа происходит через слово. И на монтаже трудно. Они всё время говорят, говорят… Любая проповедь – это полтора часа разговора, служба – два-три, плюс разговоры на подворье. И ты в конце концов умираешь в словах. Не можешь понять, какое слово важное, какая фраза. Разборки занимают массу времени. Работа над «Двумя Андреями» вообще была одним большим разгребанием слов.

– А как возникла идея фильма «Два Андрея»?

– В стенах монастыря захотели сделать фильм про своего настоятеля – отца Андрея Лемешонка.

– Но получился фильм о двух настоятелях – из Минска и из Костромы…

– Да. Отец Андрей Лемешонок отказывался сниматься один.

– Кроме параллели, которую проводите между двумя людьми, есть ещё один важный момент: в фильме жизнь Церкви показана изнутри, некоторые моменты наверняка могут восприниматься неоднозначно теми, кто далёк от этой среды. Вы не боитесь открывать «закулисье» зрителю?

– Главное, чтоб батюшки не боялись.

– И они не просили ничего вырезать?

– Батюшки – нет, но я знаю, что в церковной среде это у многих вызывает вопросы. И здесь как раз таки играет роль широта мышления священников. На самом деле православие – очень серьезно, и мало кто его понимает и чувствует. Как говорил один батюшка, православие – очень круто. Но спасение – вещь глубоко индивидуальная, каждый сам спасается, нельзя скопом спастись.

Отец Андрей Лемешонок – это не вошло в фильм, к сожалению, – говорил, что когда они воцерковлялись с женой, людей в храме было мало, но это были настоящие верующие, которые приходили несмотря ни на что. А сейчас храмы полны. Мы радуемся, что много прихожан, особенно на праздники, но вот глубина веры – это вопрос. Много ли останется людей, если придётся пострадать? Вот сейчас это можно, но никто не знает, что будет дальше.

Была вещь, которая меня очень сильно удивила. Духовник отца Андрея Лемешонка – отец Николай Гурьянов. Я знаю очень многих людей, которые обращались к нему с вопросами. Отец Андрей тоже ездил на остров Залит постоянно. Я спросила: «А вы задавали вопросы отцу Николаю?» Он ответил: «Я не спрашивал, потому что видел, как люди задают вопрос и не слышат ответ!» И это очень страшно. Чаще всего так и происходит, я вижу даже по близким людям. Должно что-то произойти с человеком внутри, потому что очень немногие могут услышать правду и измениться грандиозно. Мало кто способен на такие виражи, как герои фильмов «Инокиня» или «Два Андрея», которые выросли в советских семьях. Говорю это и про себя.

– Галина Валентиновна, а можете вспомнить ситуацию, в которой вы подумали, что перед вами результат Промысла Божия?

– Промысел Божий даже в том, что эти фильмы были начаты, сняты и теперь живут своей жизнью, потому что есть миллион поводов для того, чтобы этого вообще не было. Вот даже то, что мы получили разрешение на показ и продажу «Двух Андреев» Издательским советом Русской Православной Церкви в Москве – промысел. Я внутренне была готова к отказу.

– Почему?

– С точки зрения канонического православия там есть к чему придраться. К примеру, нельзя снимать в алтаре, более того, священники там разговаривают. Понятное дело, что меня там не было, был оператор, но тем не менее.

– Такое кино будет интересно не только верующим?

– А верующим чего смотреть? Пусть молятся. Такое кино нужно людям, которые на распутье. Чаще всего люди мечутся, и им нужна какая-то помощь и поддержка. Человеку, который нашёл Бога, это будет уже ни к чему.

– А можете рассказать о своём пути к Богу?

– Нет.

– Закрытая тема?

– Нет, как раз таки открытая. И ничего интересного там нет. У меня не возникает сомнений, есть Бог или нет, но назвать себя нормальным православным человеком тоже не могу. Я не хожу каждое воскресенье в храм, исповедуюсь крайне нерегулярно и, как большинство людей, прибегаю к Богу, только когда мне что-то надо. Я понимаю, что огромное количество вещей в моей жизни происходит по милости Божьей. И я это всё время чувствую, но когда приду окончательно, вопрос сложный. Мне бы не хотелось, чтобы это было через болезни близких… У мужчин вот бывает мгновенная встреча с Богом, у женщин как-то по-другому.

– Отчего это происходит?

– Наверное, потому что мы разные, но я знаю мужчин, которые случайно зашли в храм и моментально воцерковились. Так было у отца Андрея Лемешонка. Есть у меня и знакомый художник, который стал иконописцем. А вот женщины не знаю ни одной.

– Всегда интересно, что остаётся за кадром. А что осталось за кадром «Двух Андреев»?

– Много чего… Но я всё равно этого не расскажу, потому что если оно не вошло в фильм, значит, нельзя. Было много интересного и сложного, опять же – того, что Господь мне позволил увидеть, но я не посчитала возможным это показать.

– Какие-то явные чудеса?

– Кроме чудес есть и сложности… Каждое кино – отдельная жизнь, и хорошо, что это так. Никакое кино не будет воздействовать на зрителя, если в него не вложено огромное количество энергии. У меня иногда ощущение, что пока фильм не «напьётся моей крови», то он и не оживёт.

На «Двух Андреях» я так разнообразно плакала, как никогда, какими-то разными слезами – от умиления до отчаяния. Это были бесконечные слёзы перед компьютером. Не могу сказать, что всё получилось – я хорошо вижу, что не вышло, не срослось, – но я понимаю и то, какие сильные вещи там есть, как они воздействуют. В этом году в Киеве на фестивале «Покров» Егор Бенкендорф, председатель совета директоров украинского телеканала «Интер», решил в честь своего отца-режиссёра ввести новый приз и дать его тому, кому захочет. В конкурсе участвовало 50 фильмов, он мог выбрать и анимационное, и игровое кино, поэтому для меня было совершенно неожиданно, что победили «Два Андрея». А с другой стороны, я понимаю почему: мало в какое кино было вложено столько, поэтому Слава Богу и за это тоже.

– Галина Валентиновна, а вы смотрите кино как зритель?

– Сериалы не смотрю, потому что нет времени, но, например, «Оттепель» и «Уходящую натуру» посмотрела, потому что это кино с очень интересным сюжетом, к тому же его делали знакомые. Чаще всего на фестивалях смотрю документальное кино. В первую очередь для того, чтобы понимать, что происходит в России, Польше, Литве, что нового появляется.

– Вы недавно сняли фильм «Беларусь документальная». Можете рассказать, какие ожидания оправдались, какие нет?

– Это кино строилось на документальных фильмах студии «Летопись», которые снимались последние лет 25. С одной стороны, было интересно посмотреть на историю страны через призму документального кино, с другой – пришлось выбрать из множества фильмов те, на которых надо было всё строить. За 20 последних лет много всего произошло, и надо было определить, о чём мы говорим, а о чём нет. Ведь в 50 минут ты не можешь вместить всё, тем не менее это было очень любопытно.

Во-первых, есть безусловное движение вперед в стране, потому что сама независимость дала очень сильный толчок. К примеру, Юрий Горулёв, теперь директор Международного фестиваля христианского кино «Магнификат», в 90-е годы снимал фильм про хирурга Островского. Страна была разрушена, денег не было совсем, но были хорошие хирурги, которые делали своё дело. А сегодня Островский – это кардиохирург, который делает пересадку сердца. Теперь это другие технологии, другой уровень медицины.

Или та же атомная станция. Можно долго спорить, нужна она нам или нет, но когда ты приезжаешь и видишь, как пять тысяч мужиков «жужжат» и строят атомную станцию, то понимаешь, какая это мощь – они создают новую отрасль.

В фильме было много вещей, о которых я не знала, когда писала сценарий. К примеру, мы приехали в СПК «Остромечево», а у них в колхозном баре висят оригинальные фотографии из космоса. Оказывается, Алексей Скакун, руководитель СПК, дружит с Петром Климуком уже много лет. И Климук привёз ему эти фотографии. В фильме это был совершенно неожиданный переход с агропромышленного комплекса на космос. Очень элегантно.

Мы снимали в Турции, потому что это первая страна, которая признала нашу независимость. Надо было просто снять мечеть как символ Турции. Ехали на скорости, и тут оператор просит остановиться. Это была случайная мечеть. И пока мы ставили штатив и камеру, вдруг на этой мечети появились аисты: там было гнездо с аистятами. И это тоже было очень трогательно и эмоционально. Кадр западает в душу абсолютно всем – эти три аистёнка на мечети с полумесяцем... Много было вещей совершенно неожиданных, благодаря которым понимаешь, что делаешь нужное дело, как бы ни было трудно.