ИСТОРИЯ ПРО «ДА»

В семье о Боге не говорили во многом потому, что отец служил в КГБ. Мы всегда праздновали Пасху и Рождество, но верующей была только бабушка. Когда мне было одиннадцать, бабушка спросила нас с сестрой: «Хотите покреститься?», и мы ответили, что хотим.

Отправились с бабушкой в Питер к нашему дяде и там крестились в Александро-Невской Лавре. Перед крещением выучили вместе «Отче наш», «Верую» и «Богородице, Дево, радуйся». Тогда я ещё ничего не слышала о Боге, но почему-то считала, что делаю правильно. Почему согласилась? Сейчас я думаю, что это был просто дар. Не вымученное пришествие к Богу, не через скорбь и страдания, а просто: «пойдёшь?» – «пойду». Помню, когда мы причастились в первый раз и бабушка спросила, буду ли я приходить в храм ещё, я снова сказала «да». С тех пор мы стали ходить в храм уже в Гродно, правда, не часто. Конечно, об осознанной вере говорить было ещё рано.

Позже во время учёбы в консерватории я познакомилась с профессором Николаем Васильевичем Шиманским. Преподаватель был строгий, даже жёсткий, поэтому многие его побаивались. И вот однажды после занятия из его уст в мой адрес звучит классическое «А вы, пожалуйста, останьтесь». Я уже начала прокручивать в голове все варианты бывших и не бывших проступков, как вдруг Николай Васильевич очень мягко, даже с трепетом в голосе спросил:

– А вы не хотите петь в церковном хоре? Если да, то я мог бы вам предложить...

– Хочу, – сразу и легко ответила я.

Добираться до храма было сложно, тем не менее на первую спевку я пришла и сразу вписалась в коллектив, меня приняли очень радушно. Тогда я ещё не знала ни гласов, ни последования службы, но со временем, благодаря хору, я воцерковилась. Когда ты оказываешься на клиросе и сам начинаешь читать богослужебные тексты, многое видишь иначе. Возвращаешься к тому, что не понятно, читаешь дополнительную литературу, выясняешь, почему так, почему этак. В конце концов понимаешь, что есть ты и твои отношения с Богом. Это не бабушка, которая возьмёт и отведёт тебя в церковь: теперь ты никому ничего не должен. Никто не следит, пойдёшь ты в храм или не пойдёшь, молишься или не молишься. Когда в этом появляется собственная воля, ты делаешь первые шаги к воцерковлению.

После окончания консерватории я приехала работать в Гродненский музыкальный колледж и на его ступеньках встретила Владимира Сергеевича Лебецкого.

– Это вы новый теоретик?

– Да.

– Жена будущего священника?

–Да, семинариста.

– А где вы поёте? Пошлите к нам!

Как вы думаете, что я ответила?

Так я оказалась в «вагончике» и с тех пор на приходе уже тринадцать лет.

О КРАСОТЕ

Я считаю, что мне очень повезло в жизни: у меня были прекрасные педагоги – и преподаватели музыки, и отцы. Отец Фёдор Повный и отец Владимир Башкиров повлияли на меня больше всего. В них есть какое-то идеальное сочетание рационализма и духовности, которое наложило отпечаток на моё видение службы. Я уверена, что богослужение должно быть одновременно и красивым, и молитвенным. Невозможно петь всё время одну и ту же Херувимскую и говорить: «Зато мы молимся при этом», невозможно также петь любые Херувимские и говорить: «Так или иначе, мы молимся».

Когда я ездила на второй хоровой собор в Александро-Невскую Лавру, стояла на службе и думала: «Ну какая это радость!» Хочется улыбаться и в душе есть теплота. Богослужение красивое, чинное, и не сказать что торжественное. Из-за одного только богослужения уже можно понять, что здесь Истина. Потому что такое человек не может сам придумать, не может сам выполнять. Есть стройность, соблюдение устава, торжественность. Торжественность как полнота. Не как блеск, а как то, что превосходит тебя. Оно над тобой, а ты хоть и участвуешь в нём, но как бы стоишь рядом. И ведь, кажется, ты поёшь! При этом понимаешь, что в целом получается нечто совершенно иное. В богослужении всегда хочется видеть чинность и душевность. Но не плаксивую, а такую, в которой есть личностное отношение к каждой стихире, к каждому песнопению, когда ты его не просто поёшь, а каждый раз переживаешь по-новому.

О СТРОГОМ РЕГЕНТЕ

– Любишь хор? – спросил у меня один человек.

– Да, люблю, – ответила я.

– Ну люби, только будь с ними построже, – с назидательной улыбкой произнёс собеседник.

Мы посмеялись. Я понимаю, что у каждого певчего свой путь, и если Господь привёл, значит человек здесь не случайно. И моя задача – сделать всё возможное, чтобы он остался. У нас, например, есть люди, которые не знают нот, и нужно постараться, чтобы им нравилось петь, чтобы им было психологически комфортно в коллективе. Если на певчего постоянно цикают, он просто уйдёт. Так что можно быть сколь угодно требовательным и стремиться к идеалу, но на самом деле на клиросе всё очень добровольно, и невозможно применить особую строгость. В то же время, как и в любом коллективе, должна быть дисциплина. Стараемся как-то совмещать. Возможно, мне бы хотелось от хора большего осознания, большей жертвенности, самообразования. Я понимаю, что не могу этого просить, это личное. Вообще у нас люди стремящиеся, хотелось бы, чтобы это не прекращалось.

ОБ УДИВИТЕЛЬНОМ

Всё время удивляюсь тому, что мы видим друг друга каждый день и не ссоримся. Мы все разные, и в то же время нам хорошо вместе, мы радуемся вместе, мы переживаем друг за друга. Даже если кто-то побурчал, всё покрывается – сегодня один покрыл, завтра другой. И это для меня удивительно. Это ещё раз подтверждает, что Господь всё устраивает, если люди искренне приходят помолиться и послужить.

Действительно, хор сейчас в состоянии расцвета. А когда ты находишься на вершине, то, как говориться, путь только один. Но я этого не боюсь. Каждый год, после каждого выступления, я говорю себе и другим, что «это не наше». Это то, что даёт Бог. Наше – это честно трудиться, заставлять себя трудиться. Как только мы скажем, что приложили свои усилия и поэтому у нас получилось, всё может враз прекратиться. Мы стараемся быть хорошим богослужебным хором – инструментом в храме. Главное, чтобы не было гордости. Поглядите, сколько храмов находилось в расцвете, а потом они стояли в запустении. Почему то же самое не может произойти и с коллективом? И даже если Господь попустит какой-то разлад, нужно, чтобы мы были к этому готовы.

О БОЖЬЕМ

Я боюсь говорить «мой хор». Хотя могла бы, учитывая, что регентом я уже девятый год, хор стал делать новые программы, выезжать в заграничные поездки. Но человек не должен ни к чему прилепляться, даже к хору. Я понимаю, что у каждого есть своя жизнь, и если придётся выбирать между хором и чем-то «очень своим», человек выберет «очень своё». И нет, это не боязнь разочарования. Как-то иеромонаха Василия Рослякова спросили об отце Рафаиле Карелине, и батюшка сказал так: «Он горел пламенной любовью ко Господу, от которой некоторые и опалялись. И ревностью же. Но Господь, видя это, потребовал от него смирения, поставив в такие условия, где всё монашеское было невыполнимо, как бы говоря: ревность Я вижу – ты покажи смирение. Так и с каждым». Прочитав фразу в воспоминаниях об отце Василии, я поняла, что это и про меня тоже. Господь даёт какое-то дело, в котором ты можешь даже преуспеть, которое получается, которое нравится, которому ты учился. Но Он может вскорости поставить и в такие условия, где я не смогу ни петь, ни бывать на службе, и что тогда? Должна быть такая любовь к Богу, которая не зависит от места, от дела, от состояния здоровья. Любовь и готовность принять всё.